Синдром эмигранта: ностальгия (повторная публикация)

Ирина Косалс – колумнист, Канада, Торонто / Решение уехать из родной страны многим дается непросто. Помимо ожидаемых трудностей практического характера (поиск работы и жилья, финансы, другой язык), тяжелого расставания с близкими и разрыва социальных связей, есть еще то, что, как мы знаем из книг или рассказов очевидцев, сопровождает почти каждого иммигранта — ностальгия.

История: Альпийские рожки и загадочная пиромания

В слове «ностальгия» два греческих корня: nostos (возвращение домой) и algos (тоска). Несмотря на то, что слово греческого происхождения, а одно из самых ранних описаний тоски по родному дому – это «Одиссея» Гомера, сам термин появился не в Древней Греции, а в Европе в 17 веке.

Швейцарский врач Йоганн Хофер, впервые использовавший его в своей диссертации под названием Die Nostalgia oder Heimweh (1688), описал сильнейший недуг, поражавший солдат-наемников и студентов, оторванных от родного дома. Хофер перечислил симптомы: постоянные мысли о доме, презрение к иностранному образу жизни, отсутствие чувства юмора и обидчивость, беспокойный сон, бессонница, упадок сил, тревожность, сильное сердцебиение, несварение желудка, удушье, ступор и лихорадка. Лекарства, помогавшие пищеварению, страдания облегчали ненадолго, а без них несчастного и вовсе ожидала неминуемая гибель: непереваренные вещества попадали в кровь, она становилась густой, замедляла сердцебиение и растягивала стенки сосудов – и наступал конец. «И все это благодаря силе воображения!» — поражался швейцарский врач (он просто еще ничего не знал о психосоматике).

На протяжении последующих двух столетий ностальгия оставалась исключительно проблемой медиков. Были попытки найти источники болезни – если Хофер искал ее очаг во внутренней части мозга, то его последователи объясняли все внешними причинами — переменой климата, атмосферного давления и даже состава воздуха (например, жители гор не могут жить на равнине, а привыкшие вдыхать грязный воздух отравлены им настолько, что отторгают чистый горный). Больных лечили все тем же кровопусканием, пиявками, промыванием желудка, приемом слабительного и даже опиумом, но радикально помогало только одно: возвращение домой.

Одновременно ностальгия заинтересовала философов и поэтов, искавших ее природу не столько в пространстве, сколько во времени — в прошлом. Для Новалиса вся философия основана на ностальгии — «тоске по целому»: «Философия есть, собственно, ностальгия, тяга повсюду быть дома». Но медиков философы интересуют мало – им надо понимать, как (и от чего) лечить людей.

Врач Наполеона Ларрей, наблюдавший за солдатами во время военных кампаний, в своей работе «О местонахождении и последствиях болезни тоски по родине» (1821) к уже известным симптомам добавил галлюцинации: заболевшие начинали видеть чудесные картины родного края, своих близких, слышать их голоса. Считалось, что пусковым механизмом могут служить звуки – например, альпийский рожок губительно действовал на швейцарских солдат. В наполеоновских войсках было строжайше запрещено во время походов исполнять народные песни – они могли напомнить солдатам о доме и вызвать эту странную «швейцарскую болезнь», которая плохо сказывалась не только на моральном духе бойцов (провоцируя дезертирство), но и на их физическом состоянии. Кто-то не выдерживал мучений и кончал жизнь самоубийством, кто-то умирал, как тогда говорили, «от истощения жизненных сил», а вскрытие показывало воспаление мозговых оболочек, расширение сердца и легких. Выходило, что ностальгия может приводить к летальному исходу наряду с пневмонией или тифом. Критики Ларрея, правда, указывали на то, что тоска по родине может быть всего лишь симптомом любого другого заболевания, а хворать на чужбине всегда тяжелее, чем дома.

В середине 19 века ностальгия перестала быть недугом только военных и студентов — ее обнаруживали у рабочих фабрик-заводов, перебравшихся из деревень, у молодых людей, которых родители отсылали обучаться ремеслу или в услужение. Описывается случай, когда 16-летний деревенский здоровяк, приехавший в город Вюрцербург учеником мастера, свалился на четвертый день с симптомами, напоминавшими тиф: ломота в суставах, головные боли, вялость и полная потеря аппетита. Но стоило только врачу заговорить о возвращении домой, как к умиравшему юноше вернулся аппетит, и вскоре он исцелился.

Из сферы интересов медиков ностальгия постепенно переходила в компетенцию психиатров. В словаре Даля она прямо именуется душевной болезнью, а словарь Брокгауза и Ефрона пишет: «Тоска по родине принимает иногда такой характер, что одержимые ею должны быть причислены к душевнобольным». Известный немецкий философ и психиатр Карл Ясперс изучил странные случаи убийств и поджогов и связал их с ностальгией — молодые девушки, отосланные в услужение няньками, таким образом пытались избавиться от преграды, мешавшей, как им казалось, вернуться домой – поджигали дом хозяев или убивали младенцев.

20 век вызвал новый всплеск эмиграции и, как следствие, ностальгии. Это было связано и с распространением процесса урбанизации, и с началом эпохи глобальных катастроф. Психиатры заговорили об особом психическом помешательстве на почве тоски по дому – иммигрантском психозе.

Революция и гражданская война в России повлекли за собой первую волну эмиграции, трагический исход 2,5 млн людей. Немногие из покинувших страну не чувствовали себя изгнанниками и не мечтали вернуться домой (а многие и возвращались). «Приезжают наши беженцы, изможденные, почерневшие от голода и страха, отъедаются, успокаиваются, осматриваются, как бы наладить новую жизнь, и вдруг гаснут. Тускнеют глаза, опускаются вялые руки и вянет душа, душа, обращенная на Восток. Ни во что не верим. Ничего не ждем. Ничего не хотим. Умерли. Боялись смерти большевистской – умерли смертью здесь. Вот мы – смертию смерть поправшие! Думаем только о том, что теперь ТАМ. Интересуемся только тем, что приходит оттуда», — пишет Тэффи в «Ностальгии» в 1920 году. Тяжелая тоска по потерянному дому все так же, как и два века назад, приводит к болезням и может быть фатальной. Паустовский в автобиографической «Повести о жизни» (глава «Шарики из бузины») пишет о своем дяде Юзе, умершем в Японии от «сердечной астмы и страшной болезни – ностальгии – тоски по родине». «Перед смертью этот огромный и неистовый человек плакал при малейшем напоминании о России. А в последнем, как будто шутливом письмо он просил прислать ему в конверте самый драгоценный для него подарок – засушенный лист киевского каштана».

Будущее лучше прошлого

Московская рябина Цветаевой, «весь в черемухе овраг» Набокова, «травка-муравка, родная, а не эта ихняя e’herbe» Тэффи – природа средней полосы так и оставалась главным символом ностальгии для жителей России.

«Как я буду жить без этой старой дачной террасы, яблоневого сада, речки и поля с васильками» — и сейчас говорят те, кто совершенно не представляет себя в другом пространстве – географическом и культурном. «Приезжай в Германию (Францию, Канаду, Латвию, Чехию) – у нас здесь речек, березок, раскидистых яблонь и ветхих террас ничуть не меньше», — пожимают плечами уже уехавшие.

Я тоже пожимаю плечами: у моей соседки на заднем дворе, за старым деревянным забором – точь-в-точь таким, какой был на нашей даче в Жаворонках – растет береза, в ветвях которой весной поселилась голосистая птичка, которую здесь называют robin, а в России малиновкой. А по субботним вечерам со всех сторон доносится запах барбекю – чем не наши дачные шашлыки. Тоска по вишневому варенью с косточками и соленым груздям, подмосковным дачам и питерским кухням означает вовсе не только переживание об утрате привычного ландшафта, а что-то другое, о чем я могу только догадываться, так как у меня ностальгии нет – в этом я абсолютно уверена.

Я провожу опрос среди своих друзей. На вопрос, испытывает ли она ностальгию, моя подруга, прожившая в Канаде 12 лет, уверенно говорит «да», но почти сразу же уточняет, что речь, скорее, идет о Москве времен ее детства и юности, а нынешнюю она и так регулярно навещает, с удовольствием встречаясь с родственниками и друзьями, но желания вернуться обратно у нее нет. Другие мои знакомые, покинувшие Москву 20 лет назад и периодически летающие туда по делам или навестить родителей, тоже говорят, что скучают по ней не больше, чем по любому другому месту, где им было хорошо, а потом рассказывают анекдот про эмигранта времен СССР, увезшего с собой фотографию членов Политбюро в качестве лекарства от ностальгии. Знакомая Ольга переехала в Канаду из Киева, где прожила до этого 10 лет. Но по Киеву не скучает – каждый раз, возвращаясь после отпуска обратно в Торонто, радуется, что сюда переехала. Не хватает только близких и родных, воздуха Карпатских гор, а еще ей часто снятся детские и юношеские годы.

«Детство мое прошло в Уфе. Это место, где практически все мои предки оказались не по своей воле. Не слышала, чтобы кто-то стремился туда, обычно все рвутся оттуда — Нуриев, Шевчук, Земфира. Скучаю немного по нашему староверскому скиту, но его уж нет давно, — рассказывает Олеся, больше 10 лет живущая в Торонто. — Отрочество и юность прошли в Москве, прямо на Арбате, это было очень интересное время, но никакой специальной связи с московскими закоулками у меня не образовалось. Когда я уехала оттуда в Париж, полгода очень сильно скучала, но не по городу, а по друзьям, потом у меня началась полноценная парижская жизнь, и скучать я перестала, тем более что друзья мои в основном тоже из Москвы уехали. Париж и Францию я очень люблю, но, опять же, уехала оттуда без сожаления и не скучаю. В Торонто я прилетела в январе, увидела сугробы и поняла: все, я дома. Когда мы уезжаем куда-нибудь, у меня не ностальгия начинается, а простое бытовое беспокойство: все ли у нас там в порядке, не завалило ли снегом, не затопило ли, не сдуло ли торнадо, не забыла ли я выключить утюг».

Еще одна моя подруга, Ирина, живущая последние несколько лет в Штатах, тоже по дому не тоскует. Во-первых, потому что родилась в городе за полярным кругом, горевать по которому мало кому придет в голову, и сменила затем несколько городов. А во-вторых, потому что «твердо убеждена, что мое будущее лучше, чем прошлое, что где-то трава зеленее, надо только не бросать попыток найти это место». Это объяснение мне кажется очень близким: я тоже всегда уверена, что мое настоящее лучше прошлого (как бы счастлива я ни была в отдельные его моменты), а для будущего, которое обязательно будет еще прекраснее, надо все время двигаться вперед и поменьше оглядываться.

Загадочные израильтяне

В середине прошлого века ностальгия исчезла из медицинской литературы – ею начали заниматься психологи, социологи и культурологи. Из области фатальных болезней ностальгия переносится в область переживаний. Тоску по родине предлагается считать составной частью тоски по прошлому: в эпоху открытых границ, интернета и сотовой связи, когда вынужденное изгнанничество сменилось осознанной мобильностью, какая может быть ностальгия, говорят многие. Но с ними не согласны как сами уехавшие, так и психологи, работающие с иммигрантами. Фатальным заболеванием ее, как 200 лет назад, вряд ли можно назвать, но психосоматика есть, особенно распространены ее желудочно-кишечные проявления.

В интернете есть лекция психолога Александра Зинченко, 20 лет живущего и работающего в США, в которой он рассказывает о случаях ностальгии среди русских иммигрантов. У обращавшихся в клинику были как обычные жалобы на подавленность и тревогу, так и психотические симптомы — например, кто-то внезапно «переносился» в своей старый дом и на некоторое время терял связь с реальностью, у кого-то появлялись слуховые галлюцинации – человек слышал голоса бывших коллег, звуки из прошлого – например, шум трамвая.

Московский психолог Александр Сосланд говорит о том, что среди его пациентов, живущих в разных странах, случаев ностальгии предостаточно. «Ностальгии в чистом виде не существует, она всегда встроена во что-то еще и может выполнять разные функции. Она встроена в отношения между людьми: например, если мать переезжает к эмигрировавшей дочери, а отношения у них не безоблачные, то шанс на возникновение ностальгии у матери резко возрастает. Успешная карьера на новом месте снижает ее риск, но не уничтожает — и при блестящей карьере на Западе некоторых людей сильнейшая ностальгия заставляет вернуться на родину, и тогда они полностью излечиваются. Ностальгия может быть связана с темой окружающей среды: если тебе не нравится ландшафт нового места, риск затосковать повышается. Это, кстати, отличает репатриантов в Израиле, некоторые говорят, что там жарко, мало зелени, многим не нравится архитектура. Но также ностальгии может и не быть вовсе – как, например, у тех, кто просто не любил свой город или у тех, кому в маленьком европейском городе жить оказалось намного комфортнее, чем в огромной Москве».

Насчет Израиля и израильтян – немного неожиданно. Некоторое время назад я познакомилась с Анной, которая только-только приехала из Израиля, но как же ей было неуютно в Канаде. При том, что ей сразу удалось найти работу (неслыханное везение для новоприбывшего) и вообще ее энергии и общительности мог бы позавидовать любой, не прошло и трех месяцев с момента переезда, как она сдалась, купила билет на ближайший рейс и улетела обратно, махнув рукой на канадский вид на жительство и весь тот долгий и нелегкий путь, который она ради него прошла. Это была самая короткая история эмиграции на моей памяти, но я не удивилась: в Торонто много израильтян, и многие из них тоскуют по Израилю. Самое интереснее, что туда они ведь тоже когда-то эмигрировали — или детьми, или уже постарше — из России, Украины, Белоруссии и др. Анна, к слову, тоже родилась в бывшей союзной республике.

Суровые канадские зимы, Башар Асад, горы и океан

Торонто – особый город, больше половины его жителей родились даже не в другом городе, а в другой стране. Со стороны можно заметить, как многие иммигранты пытаются создать вокруг знакомое пространство, окружить себя привычными вещами – так тоже проявляется ностальгия. Здесь много этнических районов – и многие предпочитают селиться среди своих. Они ходят в «этнические» магазины и кафе-рестораны с национальной едой. Зайдите к иммигранту в гости и сразу станет все понятно – есть у него ностальгия или нет: некоторые буквально воссоздают свой родной интерьер в новом доме.

Назида с мужем приехали в Торонто полтора года назад – они оставили родной остров Маврикий, чтобы дать двум дочерям хорошее образование и профессию. Старшая дочь сразу поступила в Йоркский университет и учится на химика, младшая ходит в школу. Год назад, когда мы познакомились, Наз призналась, что после того как ее девочки закончат учебу и станут самостоятельными, она бы хотела вернуться домой – к тому времени вся семья уже получит гражданство, поэтому навещать детей (и будущих внуков) будет легко. Как только Наз прилетела в Торонто, ей сразу захотелось обратно. Спустя год они уже купили дом в пригороде, муж нашел хорошую работу, а сама она закончила курсы делового администрирования. Но оказалось, что Наз все так же тянет на Маврикий. «Я живу только воспоминаниями. Я выросла на маленьком и очень красивом острове – вокруг горы, деревья и поля сахарного тростника. Мой дом стоит рядом с самым большим садом на Маврикии. Я хочу жить там, где я играла, когда была ребенком. Я до сих пор помню, как я, мой брат и моя сестра играли в прятки. Там же была моя школа, а на соседней улице жил мой муж, там дом его родителей. Я хочу опять увидеть своих соседей и друзей, я очень тоскую по своим старым родителям – мы не должны были их оставлять. Порой я жалею о нашем выборе, нам не стоило уезжать. На нашем острове всего два времени года: лето и зима, но даже зимой мы никогда не носим пальто и теплые ботинки. Когда в Канаде начинаются холода, я постоянно думаю: а что я вообще здесь делаю?»

Зимой в Канаде и правда бывает тяжело, особенно тем, кто приехал сюда из теплых стран. Например – иранцу Сине, пару лет назад покинувшему родину со своей женой – чтобы, по его словам, никто не мог заставлять ее носить платок и одежду, которая ей не нравится. Сина – мусульманин, он не ест свинины, не пьет спиртного (перед тем, как попробовать незнакомое блюдо, деликатно пытается выяснить, не добавляли ли алкоголь при его готовке) и соблюдает посты, но считает религию личным делом. Поэтому он решил, что при нынешнем режиме в стране ни у него, ни у его жены нет будущего, и уехал. В Торонто Сина устроился быстро – здесь уже жили его знакомые, которые помогли ему с жильем, а найти работу для IT-специалиста в Канаде не проблема. Только вот в конце февраля в Торонто — минус 20 и метель. А в Тегеране в это время начинается весна, и город наполняется запахами цветущих деревьев — и об этом Сина может говорить не переставая. «Я любил садиться за руль и ехать по дорогам на севере моей страны, земля там зеленая-зеленая, повсюду рисовые плантации. Еще мне не хватает гор – их я мог видеть с каждой точки своего города. Я любил уходить в горы, взбираться по ним, вдыхать чистейший горный воздух и чувствовать себя вдали от всех житейских проблем. Но больше всего я скучаю по своей семье, по родителям, с ними я провел лучшие годы своей жизни». Сина взял с собой из дома сетар, на котором он играет уже много лет, и продолжает брать уроки – по скайпу. Возвращаться назад он не собирается, по крайней мере до тех пор, пока ситуация в его стране не изменится

Мажд из Сирии, она биолог, после окончания университета работала учителем в школе. Получив иммигрантскую визу и прилетев в Канаду, она очень быстро улетела в обратно в Дамаск и вернулась в Торонто только тогда, когда стало ясно, что еще чуть-чуть – и канадское резидентство она потеряет. Сейчас она получает PhD в лучшем канадском университете. Случай Мажд не очень похож на другие: мне иногда не совсем понятно, зачем она уехала из страны, где, как выходит из разговоров, ее все устраивало. Мажд обожает своего избранного вот уже в третий раз президента – вся ее страничка Facebook украшена фотографиями Башара Асада, его цитатами и чем-то еще, что я не могу прочитать, но видно, что это что-то очень патриотическое. В Торонто Мажд не пропускает ни одной акции протеста против действий США и их союзников, может долго рассказывать о том, как изменилась Сирия при Асаде, как стало хорошо христианам (Мажд – католичка). В Дамаске у Мажд осталась семья – мама, с которой она говорит по скайпу, кажется, пять раз на дню, отец, брат и его семья. Темой для своей презентации на курсах английского она выбирает родной Дамаск. Отведенных пяти минут, конечно же, не хватает, но строгий с другими преподаватель даже знаком не пытается остановить Мажд — устраивая группе виртуальную экскурсию по городу, она еле сдерживает слезы. Она только недавно летала в Дамаск и уже считает дни до следующей поездки. Я даже не задаю ей вопрос, есть ли у нее ностальгия. «Когда я думаю о Дамаске, я не только скучаю по знакомым лицам моих соседей и друзей, по своим родным – родителям, брату и его семье. Мне не хватает старинных узких улочек, переплетенных подобно бесконечной головоломке, которая укрывает влюбленных прохладными дамасскими вечерами. Я скучаю по солнечным дням – такого солнца здесь нет, и по ночам, наполненным жасминовым ароматом. Я скучаю по запахам еды, которую обычно готовит моя мама, и по звенящей тишине жаркого полудня. Наши оживленные улицы, наши длинные прохладные ночи… Я вспоминаю, как празднуется Рамадан и какой у нас красивый Пасхальный парад. Все это всегда со мной, я скучаю по тому, что оставила дома, я скучаю по Дамаску».

Мой друг и сосед Джордж живет в Торонто уже больше 40 лет. Студентом он бежал из родного Монтевидео с женой, опасаясь возможных репрессий – в университете Джордж был одним из активистом оппозиции и выпускал студенческую газету. Первые годы в Канаде он учился, работал – и копил на билет в Уругвай. Первой накопленной за несколько лет суммы хватило на то, чтобы отправить в Монтевидео жену с родившимся уже в Канаде сыном – чтобы бабушки и дедушки увидели внука. Потом накопил на билет себе. Когда спрашиваешь его о том, что именно он оставил дома, он начинает вспоминать родителей, друзей и – океан.

«Дома я жил рядом с океаном. Мой отец часто брал меня на пляж на прогулку. Позже я гулял вдоль океана со своими друзьями. Зимой и летом, один и в компании – я почти каждый день приходил к нему. Иногда, после пляжа я шел на скалы. Берег Монтевидео – это цепочка пляжей, разделенных небольшими скалистыми полуостровами, где можно было найти большие колонии мидий. Достаточно было взять нож и сумку – и роскошный ужин из мидий был гарантирован. Моя мать мариновала и готовила мидии, в ее руках они превращались в отличный ужин для всей семьи, которым мы заканчивали свой день, сидя во дворе дома, любуясь на закат и запивая мидии красным вином.

После школы я поступил в инженерный колледж. Он был расположен на холме прямо над Playa Ramires — пляж на краю города, после которого берег становится не таким дружелюбным, начинаются скалы, о которые волны бьются круглый год. Плавал ли я под солнцем или гулял по берегу во время дождя или шторма, когда волны обрушивались на берег, океан всегда был моим другом, а еще — свидетелем прогулок с моей первой девушкой. А потом я уехал. Оставил все – родителей, дом, друзей, океан, забрав с собой только любимую девушку.

Ностальгия всегда со мной. Ностальгия по океану, по моим друзьям, моему городу. Иногда она отбрасывает меня назад во времени, как будто бы это даст мне возможность увидеть, услышать и дотронуться до всего, что я там оставил. Но это не в моем характере – возвращаться назад».

В Монтевидео Джордж не вернулся и вряд ли уже вернется. У него в Торонто дом и отличная карьера физика-атомщика, однако его тоска по океану сделала его моряком: на маленьком мексиканском острове, куда он летает раз пять в год, он держит яхту и мечтает там поселиться на пенсии – и уже оттуда навещать Торонто, по которому он тоже начинает скучать, если долго не бывает дома.

Оказывается, ностальгия бывает не только по месту, где человек родился и провел детство. «Моя жизнь сложилась так, что ностальгия — это одно из основных чувств, которые я испытываю постоянно, — рассказывает моя московская подруга Ирина, уехавшая недавно в другую страну. — Сначала я, еще ребенком, каждое лето приезжала в Москву с родителями, и весь следующий год видела этот город во сне, часто просыпаясь в слезах. Я знала, что когда вырасту, сделаю все, что от меня зависит, чтобы больше с ней, Москвой, не разлучаться. И вот, наконец, в 16 лет я уехала в Москву из своего маленького узбекского городка. Казалось бы, ура, победа. Но вот что странно — мне начал ночами сниться город, в котором я родилась: его звуки, запахи, цвета. Правда, это произошло не сразу, но тем удивительнее это было. Потом со мной случилось несколько, как я бы сказала, летучих ностальгий. Я часто тоскую по Питеру, мне не хватает маленького украинского городка, где я провела полдетства, и уж совсем пронзительной бывает тоска по Англии. Позже выяснилось, что изрядный кусок моего сердца потерян на Балканах — в Словении и Хорватии. На днях я встретила на улице средиземноморскую сосну, какие растут на хорватском побережье, и мне захотелось обнять ее и заплакать. Последние три месяца я живу в Израиле. Лента Facebook пестрит осенними подмосковными пейзажами, и вновь я ощущаю, что умудрилась раскидать несколько кусочков души на разных континентах, и кто его знает, удастся ли их собрать когда-нибудь».

Среди исследователей ностальгии есть мнение, что в 20 веке ностальгия была переведена во внутренний индивидуальный план и из тоски по дому уменьшилась до тоски по собственному детству. Что одновременно дало повод говорить о том, что ностальгия – это отказ от взрослой жизни. Но мне ближе другая точка зрения: человек, оказавшийся в тяжелой ситуации и почувствовавший одиночество, обращается к своему прошлому и в нем находит подтверждение, что с ним и с его жизнью все в порядке. И это дает ему силы идти дальше.

И я, кстати, поняла, что была неправа: ностальгия у меня есть, но только не по Москве, где я родилась, но которую я так и не полюбила, а по дачному детству в тех самых Жаворонках, которых, конечно, уже нет. И именно поэтому мне с первого дня так хорошо в Торонто, где совершенно дачные улочки, много маленьких домов с собственными дворами-садами, и где самым удобным транспортом для меня снова стал велосипед.